КТО теперь в Черноземье

КТО теперь в Черноземье

Журналисты побывали в Курской области после объявления в регионе режима контртеррористической операции.

С 6 августа курская Суджа, а затем и вся Курская область заняли место в сводке боевых новостей. Если до этого времени периодически говорилось об обстрелах Глушковского района, то теперь речь шла о полноценном вторжении украинских вооруженных сил в регион. На земле европейской части Российской Федерации воинских контингентов противника, если не считать заходов диверсионно-разведывательных групп с территории Украины в приграничье, не было с 1944 года – ровно восемьдесят лет.

Поезд едет на Льгов

На вокзале в Курске – привычная для всех железнодорожных станций толчея и суматоха: люди с чемоданами, рюкзаками и баулами снуют туда-сюда или просто смиренно ждут своего поезда. И хотя по громкой связи объявляют отправление составов, в том числе на Анапу и дагестанский Манас, сосредоточенные и суровые пассажиры совсем не похожи на курортников. И если прислушаться к человеческому улью, то разговоры тревожны и совсем не о предстоящем отдыхе.

– Всю ноченьку бабахало!!! Я Ленке говорю, давай уедем хоть на время, нас Женя отвезет, чтобы мы по вокзалам не мотались. А она ни в какую! Что за дура упертая? – жалуется кому-то по телефону бабушка в белом платочке.

– Война войной, а обед – по расписанию! – радуется мужчина средних лет появлению своего товарища, гордо демонстрирующего ему пакет со снедью.

Среди многоликой толпы встречаются волонтеры в красных накидках – на случай, если кому-то из эвакуированных из приграничных районов понадобится помощь.

«Уважаемые пассажиры, воздушная опасность! Просим вас спуститься с личными вещами в пешеходный тоннель или пройти в вагон. Убедительно просим вас соблюдать спокойствие и не допускать панику», – вдруг, будто невзначай между объявлениями, раздается из репродукторов.

Многие стремятся побыстрее уехать из Курска

Когда я приходил в журналистику, мне, честно, хотелось побывать в какой-нибудь горячей точке – таким героическим ореолом окутана профессия. Но я точно в тот момент не думал, что горячая точка окажется в Курске, в пяти часах езды от Москвы.

На предупреждения о воздушной опасности хаотически перемещающиеся по зданию вокзала люди не обращают никакого внимания и продолжают движение в нужных им направлениях. Я тоже игнорирую объявление и иду к кассе, чтобы взять билет во Льгов. Льговский район – это своеобразная граница мира. Дальше – Суджанский район, где идут боестолкновения и над дорогами кружит огромное количество дронов, несущих смерть. Туда отказываются ехать даже таксисты. Впрочем, про Льгов тоже ходит много разных слухов, что и там в небе полно беспилотников. Один мой знакомый журналист, неоднократно бывавший в зоне спецоперации, узнав, что я еду без броника, назвал меня «отчаянным психом».

– Можно билет на Льгов? – спрашиваю в кассе.

– Да, туда ходят, – отвечают мне в окошке. Здесь не говорят первым делом о времени рейса, здесь важно, что транспорт едет до той или иной точки области. Я следую продолжающей звучать из громкоговорителя убедительной просьбе и поднимаюсь в вагон рельсового автобуса. Не верится, что этот небольшой новенький и чистенький состав, дитя мира, повезет меня туда, где мирная жизнь заканчивается.

Тишина — это страшно

В вагоне немноголюдно. Позади меня садится пожилой мужчина.

– С праздником, с Медовым Спасом! Да, сел, через два часа буду, – отвечает он кому-то в трубку. – Мне в Орле один на вокзале сказал, что хохлы еще пятьдесят населенных пунктов отбили. И что во Льгове нашем стоят уже. А я ему говорю: «Что ты веришь всяким фейкам! Все нормально у нас!»

Судя по разговору, работает он охранником в Москве и едет с вахты. Вообще, курян, трудящихся в столице, много.

– Ни в какую не хотели меня отпускать, насилу вырвался! Всех молодых у нас в Донецк угнали работать. Остались только старики, больше некому пахать. – И продолжает, послушав реплику на том конце провода: – Ну а что Москва? Москва живет в своей вселенной. Для них ничего не происходит. Сидела тут одна, курила, ля-ля-тополя по телефону чесала…

Напротив меня садится пара – женщина в очках и мужчина чуть постарше ее. Женщина протягивает свернутую зеленую купюру кондуктору.

– Михална, ты с ума сошла? – отвергает деньги проводница с пышными черными кудрями. – Ты для меня столько сделала, что на Марс дорогу оплатить можно!

Фразу она произносит с характерным гэканьем, показывающим, что курские жители мало отличаются по говору от своих соседей через границу.

– Брат ко мне приехал, – немного смущенно показывает Михална на своего компаньона.

– Ну, нашел время!

Я переживаю, что, в отличие от мальчика из песни Мурата Насырова, свое желание отправиться если не в Тамбов, то во Льгов выполнил, но возвращение обратно для меня окутано туманом.

– Вы не знаете, в Курск нормально можно вернуться?

– Поезда точно ходят. Первые дни отменяли, а сейчас все по расписанию. А автобусы… Свет, ты не знаешь, автобусы ходят на Курск? – обращается Михална к проводнице.

– Вчера, когда ехала на велосипеде, видела маршрутку. Меня ж теперь на велосипеде или на попутке обратно гоняют! Три кило в этой штуке сбросила! (Светлана постукивает по бронежилету, который я поначалу даже не заметил.)

Из курских автобусов людей больше не высаживают во время ракетной опасности

– Вы сами из Льгова? – обращаюсь вновь к соседке напротив.

– Из соседнего села.

– Не страшно возвращаться?

– Страшно, конечно. Беспилотники залетают, особенно по ночам. Ну а куда деваться? У меня муж должен приехать с работы, из Москвы. У него ключей нет от дома, – говорит Михална. – Позавчера маму в Курск увезла, там поспокойнее. Выждали момент, когда тише стало, и рванули. А под вечер опять начало громыхать–и так на всю ночь. Но мы, знаете, привыкли уже. Когда тихо, нам, наоборот, страшнее становится. Думаем, что еще может случиться.

– У вас раньше вроде спокойнее было. Теткино только мелькало в новостях.

– Мой родной район. Я туда ездила, пока можно было. В Теткино КПП был – там автобус на Украину ходил. Помню, как за продуктами туда в выходные ездили, потому что там дешевле.

Узнав, что я – журналист из Москвы, молчит немного, потом со вздохом произносит:

– Видите, какая штука история… Цикличная она. Была Курская битва, и снова – Курская битва.

Вагонные споры – первое дело

На станции Курчатов, где находится атомная электростанция, которую во многих телеграм-каналах называют основной целью украинской армии, вагон почти полностью заполняется пассажирами. Обычно сейчас в общественном транспорте люди молча сидят в гаджетах или болтают о бытовых вопросах. Но тут все как один начинают говорить о наболевшем. Последний раз массовые обсуждения политических проблем пассажирами я слышал разве что в детстве, в девяностые, в дачном автобусе.

– Ездила в Курск, постельное белье купила. Нет чтобы гуманитаркой нам выделили его. За всё денег требуют! – начинает севшая в Курчатове женщина с короткой стрижкой. – Когда к нам солдатиков поселили, мы им в момент все собрали. Тепловизор нужно – купили. Но к нам же ни один депутат не сунулся!

– Сталин вон за четыре года ни разу на фронте не был! Одни маршалы командовали, – продолжает кондуктор. – Мы им никогда и никому не нужны!

– А сейчас ни Сталина, ни маршалов, – раздается откуда-то скрипучий голос. – Всё развалили…

– В Москве – ни одного русского лица. Видео тут было, где ихний, за Украину воюющий, говорит: «Мы вас будем резать и снаружи, и изнутри». Изнутри! Это значит – в самой России, – подхватывает старик-охранник. – Если им американцы оружие дадут, то всё, кранты!

Голоса сливаются в единый шум, где их уже не разобрать.

– Я окна в доме скотчем крест-накрест заклеила. Если прилетит что-нибудь, то хоть осколками не посечет.

– А я завесила все покрывалами советскими. Днем просто электричество включаю. Зато по темным домам точно бить не будут.

– Таксисты по десять тысяч из Курчатова ломили за поездку с человека. У нас в поезде – 123 рубля билет. Не, ну правда: кому война, а кому мать родна.

– А молодежь-то, молодежь у нас какая! Мы в свое время НВП проходили, готовы были оборонять Родину-то. А они сейчас непуганые какие-то. Я не говорю, что все плохие, много хороших ребят на фронте.

От нескончаемого гомона начинает побаливать голова, и я отворачиваюсь к окну. Перелески сменяются деревнями, в огородах зреет кукуруза, под листьями прячутся рыжие тыквы, козы на привязи жуют траву, мерно тряся бородками, на полях пасутся лошади и коровы. Пасторальный пейзаж нарушают резко выворачивающие словно из ниоткуда КАМАЗы с системами залпового огня, бетонные конусы противотанковых драконьих зубов и экскаваторы, копающие окопы.

Жители Льгова стараются не выходить на улицу

Мальчиши-Кибальчиши

Льгов встречает мемориальной доской на вокзале, сообщающей, что мы прибыли на родину Аркадия Гайдара, и напряженной тишиной. На улицах почти нет людей, далеко не все магазины открыты. По дороге мчатся на большой скорости военные машины, даже во многих гражданских, часто с заклеенными красным скотчем номерами, сидят люди в форме. Тишину нарушают низко пролетающие над землей армейские вертолеты.

Я стараюсь не делать много фотографий. Осенью 2022 года меня задержали в Белгороде за вполне невинную съемку на центральной площади. Два часа представителям всех силовых ведомств поочередно мне пришлось доказывать, что у меня нет на теле «нацистских татуировок» и что я не украинский наводчик. Сейчас ситуация еще опаснее: если ты не военкор или не аккредитованный Минобороны, то можешь запросто сойти за диверсанта – отчетов об их задержании, в том числе с удостоверениями журналистов госСМИ, много.

Герой Великой Отечественной войны словно говорит: «Не уберегли мир»

Возле городского кладбища встречаю двух бабушек, одна – повыше, в цветастом платье, другая – ниже ростом, в красной кофте. Представляюсь.

– Из магазина идем, – машет сумкой та, что пониже. – Открыли наконец-то. Бензозаправка не работала тоже, не знаю, как сейчас.

– Что же вы не уехали в эвакуацию? – спрашиваю.

– Кур на кого оставишь, хозяйство? – отвечает моя собеседница. – Молодежь и дети уехали, остались одни мы, бабки. Сами в основном все уехали. Никакой эвакуации вроде у нас не объявляли.

– Как вообще обстановка?

– Нервы не в порядке – вот и вся наша обстановка, – включается в разговор та, что повыше. – Дома сидим, никуда не ходим. Мы люди маленькие, сводки из телевизора узнаем, как и все остальные. Что там, на верхах, слышно?

– Я знаю не больше вас, наверное.

– Если вечером задремлешь, то ночью обязательно проснешься. Бахают, стреляют, летают. Мы все издергались, – говорит та, что пониже. – Холодильник бамкнет, а мы уже перепугались. Машина едет, а мы гадаем, свои или чужие.

– Что ты ему все рассказываешь, он, может, лазутчик какой! – осекает ее та, что повыше.

– А что я ему рассказала? Я ему всю правду говорю.

– Я же у вас не выведываю, как у Мальчишей-Кибальчишей, военную тайну. И у меня корочки есть.

– Ну, сейчас и дипломы подделывают даже, – парирует та, что повыше. — Первые дни особенно страшно было, когда ничего не понятно, – продолжает она. – Сейчас привыкли маленько.

Через час после моих блужданий по городку где-то за горизонтом трижды грохочет, будто листы железа падают друг на друга. Вдалеке тихо начинает выть сирена. Я слышал взрывы в Белгороде и Донецке, но во Льгове становится по-настоящему жутко: куда бежать – вокруг ни души, сплошные запертые заборы частного сектора. Продолжаю как ни в чем не бывало идти. Сворачиваю в магазин около станции. На полках почти все есть, только молочной продукции маловато. И еще кое-чего, как оказывается, не хватает.

– Алкоголь вы не продаете? – полушепотом спрашивает женщина передо мной на кассе. – Даже пиво?

– Даже пиво нельзя. Режим КТО, – объясняет продавщица.

А на льговских полках не густо…

На часах полдень, и я решаю перекусить на станции. Но тут же попадаю в лапы железнодорожника в оранжевом жилете.

– Объявлена ракетная опасность, и всем рекомендовано спуститься в бомбоубежище, – говорит мне работник вокзала.

Я послушно спускаюсь в небольшое помещение с двумя рядами холодных железных стульев, прибитых к стенам. На столе разложено печенье и коробки с чайными пакетиками. Такой же стол есть наверху, в вестибюле вокзала. Никакая связь в подземелье не ловит. Кроме меня, в бомбоубежище несколько работников станции.

– Сейчас на вокзале спокойно не посидишь, – грустной улыбкой встречает меня миловидная блондинка-кассир, у которой я недавно покупал обратный билет.

– Вам хоть бронежилеты дают, а мне ничего, – жалуется находящаяся здесь же медсестра. – Еще и вызвали из отпуска, работать, говорят, некому.

– Да толку от этих бронежилетов, – отмахивается кассир. – Ракетная опасность, а поезда отправляем, как будто по ним бить не будут. В убежище даже туалет не оборудовали – как такое вообще? Но мне кажется, у нас спокойнее, чем в Курске. Там ракета попадет в пятиэтажку – и всё. Или из автобусов во время сирены высаживают пассажиров – а если в них прилетит, убежищ же нет никаких? Хотя сейчас даже высаживать перестали. Чего они все туда уехали? И еще по десять тысяч поскорее требуют. Хитрый хохляцкий характер. Им бы на ту сторону, к своим ехать.

– Ох и удружила нам Хохляндия! – отзывается медсестра на тираду.

– Нет, я простым хохлам тоже сочувствую. Обычные люди так же ведь страдают, как и мы, по укрытиям прячутся, – меняет гнев на милость кассир.

Жители Суджи: Взрывы гремят. Творится полный трэш

– Отбой! – командует появившийся железнодорожник, который отправил меня в убежище. – Можете выходить.

Едва мы поднимаемся наверх, как снова объявляют тревогу и снова приходится спускаться.

– А вы можете тут не сидеть, – объявляет мне кассир. – Это по желанию, пассажиры не обязаны.

Я с радостью решаю воспользоваться предложением и возвращаюсь на свет божий, думая о том, что бы сказал красный комиссар Гайдар, узнав о боях недалеко от его родного города.

Не думали оставаться надолго

Курск в зените лета выглядит в сравнении со Льговом мирным и расслабленным городом. Здесь словно ничего не происходит: бегают дети в парке, катаются люди на самокатах, спешат с доставкой курьеры. Только людей и машин как-то очень мало. И доносящиеся до уха слова и обрывки фраз прохожих отнюдь не радостные: «Я уже замучилась всем рассказывать, как у нас», «Суджа», «Там еще громче, чем здесь». Минут через двадцать благодушное впечатление рушит громко и тревожно завывшая сирена. Никто на сигнал не обращает внимания, все продолжают заниматься своими делами.

Вечереет. У городского цирка эвакуированным раздают гуманитарку. Народу у здания уже немного.

– Одиннадцатый номер! – выкрикивает женщина с бумагами в руках. – У кого одиннадцатый номер?

Рядом с цирком встречаю маму со взрослым сыном. В руках пакеты, под мышками держат учебники для первого класса.

– Дочка через две недели в школу пойдет, – объясняет мама. – Сын у меня уже в институте здесь, в Курске, учится. У него есть комната в общежитии, но пока туда не пускают, потому что там тоже беженцы живут. Говорят, что с 1 сентября, возможно, дистант будет на учебе.

– А сами вы откуда?

– Из поселка Коренево. С сыном и дочкой уезжали 6 числа. Очень громко было. Мужа еще с работы не отпустили, он вечером только уехал. По дороге маму забрали из района. Говорит, что я прямо тряслась за рулем, когда ехали.

– Туда сейчас, наверное, никак не попадешь?

– К нам еще можно. Это в село Коренево, оно ближе к Украине, уже не проедешь. У нас на некоторых улицах даже вода и свет еще остались. Мы ездили домой ночью 7 августа, побросали кое-какие вещи. Скоро еще раз собираемся, чтобы теплую одежду взять (тяжело вздыхает). Мы не думали, что здесь надолго останемся…

Обратно на поезд я иду пешком. Несколько раз завывает сирена, мешаясь с музыкой из проезжающих машин. Я на нее тоже перестаю реагировать.

О сиренах и взрывах вспоминаю в Москве. Столичная тишина, как бы парадоксально ни звучало это словосочетание, оглушает. Я понимаю слова моей льговской попутчицы, что тишина страшит больше своей неизвестностью.